Бойцовский клуб - Страница 2

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Здания «Parker-Morris» не будет здесь через девять минут. Ты берёшь нужное количество взрывчатки и минируешь несущие сваи чего угодно. Ты можешь обрушить любое здание в мире. Ты должен как следует уплотнить взрывчатку мешками с песком, чтобы взрывная волна была направлена в сваю, а не в подземный гараж вокруг.

Этого не прочитаешь в учебнике истории.

Три способа сделать напалм. Первый: смешать поровну бензин и замороженный концентрат апельсинового сока. Второй: смешать поровну бензин и диетическую колу. Третий: растворять наполнитель для кошачьего туалета в бензине, пока не загустеет.

Спроси меня, как сделать нервно-паралитический газ. Или — как заминировать автомобиль.

Девять минут.

Здание «Parker-Morris», сто девяносто один этаж, рухнет медленно, как падающее в лесу дерево. Ты можешь обрушить всё, что угодно. Странно думать, что место, где мы сейчас стоим, будет просто точкой в небе.

Мы с Тайлером на краю крыши. Пистолет в моём рту. Я удивляюсь тому, каким чистым оказался ствол.

Мы совершенно забыли обо всей убийственно-суицидальной затее Тайлера. Мы смотрим, как ещё один шкаф выскальзывает с края здания. В полёте ящики открываются, и восходящие потоки и ветер подхватывают и разносят стопки белой бумаги.

Восемь минут.

Потом — дым. Дым появляется из разбитых окон.

Команда по уничтожению взорвет детонаторы примерно через восемь минут. Детонаторы взорвут основной заряд, сваи будут раздроблены, и серии фотографий небоскреба «Parker-Morris» войдут во все учебники по истории.

Пять последовательных фотографий. Вот здание стоит. Второй кадр — здание под углом восемьдесят градусов. Потом — семьдесят градусов. На четвертом кадре — здание под углом в сорок пять градусов. Здесь скелет здания подаётся, и здание немного изгибается. Последний кадр — сто девяносто один этаж обрушивается на Национальный музей. Настоящую цель Тайлера.

Это наш мир, теперь — наш, говорит Тайлер. Все эти древние люди уже мертвы.

Если б я знал, как всё выйдет, я был бы более чем счастлив сам быть сейчас мёртвым, на Небесах.

Семь минут.

На крыше небоскрёба «Parker-Morris» с пистолетом Тайлера во рту. Столы и шкафы и компьютеры летят в толпу вокруг здания. Дым валит из разбитых окон. В трёх кварталах вниз по улице команда подрывников смотрит на часы. И я знаю, что всё это — пистолет, анархия, взрыв — на самом деле происходит изза Марлы Сингер.

Шесть минут.

У нас тут что-то вроде треугольника. Мне нужен Тайлер. Тайлеру нужна Марла. А Марле нужен я.

Мне не нужна Марла. А Тайлеру не нужен я. Больше не нужен.

Речь идет не о любви и заботе. Речь идет о собственности и владении.

Без Марлы у Тайлера не было бы ничего.

Пять минут.

Может быть, мы станем легендой, может — нет.

Нет, говорю я, постой.

Где бы был Христос, если бы никто не написал Евангелий?

Четыре минуты.

Я подвигаю языком ствол к щеке и говорю: ты хочешь быть легендой? Тайлер, друг, я сделаю тебя легендой.

Я был здесь с самого начала.

Я помню всё.

Три минуты.

Глава 2

БОЛЬШИЕ РУКИ БОБА СОМКНУЛИСЬ И ЗАКЛЮЧИЛИ МЕНЯ В объятья. Я в темноте. Я прижат к огромным потным сиськам Боба, огромным как сам Бог.

Мы встречаемся в подвале церкви по вечерам. Это Арт, это Пол, это Боб.

Плечи Боба сейчас для меня как горизонт.

Жирные светлые волосы Боба дают представление о том, что такое крем для волос, который называет себя муссом для укладки. Жирные, и светлые, и очень прямые.

Его руки сомкнулись вокруг меня, ладонь прижимает мою голову к сиськам, выросшим на его могучей груди.

Всё будет хорошо, говорит Боб. Теперь ты плачь.

Всем телом от коленей до макушки я чувствую, как химические реакции внутри Боба сжигают пищу и кислород.

Может быть, они рано это выявили, говорит Боб. Может быть, это просто семинома. При семиноме вероятность выживания — почти сто процентов.

Плечи Боба поднимаются в глубоком вздохе, а затем опускаются-опускаются-опускаются в коротких всхлипах. Поднимаются. Опускаются-опускаются-опускаются.

Я прихожу сюда каждую неделю вот уже два года. И каждую неделю Боб обнимает меня, и я плачу.

Плачь, говорит Боб, вздыхает и всхлип-всхлип-всхлипывает. Давай, поплачь.

Его большое мокрое лицо опускается на мою голову — и я потерян внутри. Вот, когда я плачу. Легко плакать в душной темноте, спрятавшись в ком-нибудь, когда ты понимаешь, что всё, чего ты можешь добиться, в конце превратится в мусор. Всё, чем ты гордишься, будет отброшено прочь.

Я потерян внутри.

Сейчас я ближе ко сну, чем когда-либо за последнюю неделю.

Так я встретил Марлу Сингер.

Боб плачет потому, что шесть месяцев назад ему удалили яички. Потом — гормональная терапия. У Боба выросли груди потому, что уровень тестостерона был слишком высок. Если поднять уровень тестостерона, то тело уравновесит его выработкой эстрогенов.

Вот, когда я плачу. Потому что моя жизнь закончится ничем. Меньше, чем ничем. Забвением.

Слишком много эстрогена и у тебя вырастут сиськи.

Легко плакать, когда ты понимаешь, что все, кого ты любишь, покинут тебя или умрут.

На достаточном отрезке времени вероятность выживания каждого падает до нуля.

Боб любит меня, потому что думает, что мои яички тоже удалены.

Вокруг нас, в подвале Епископальной церкви Пресвятой Троицы, среди накрытых пледами диванов из комиссионных магазинов, — около двадцати мужчин и единственная женщина. Все разбиты по парам, большинство плачет. Некоторые пары наклонились друг к другу, щека к щеке, как борцы в захвате. Мужчина в паре с единственной женщиной положил локти ей на плечи, по локтю по обе стороны головы. Её голова — между его рук, его плачущее лицо у её шеи. Женщина скашивает рот, и её рука подносит к нему сигарету.